Петр Петров - Борель. Золото [сборник]

Зал задрожал от криков и аплодисментов.

И еще только один раз Виктор Сергеевич негодующе вскочил, когда Перебоев, заканчивая последнее слово подсудимого, сказал:

— Я виноват перед вами, но считаю себя правым перед грядущей историей человечества. Больше сказать ничего не имею.

Антропов вместе с возмущенными рабочими кричал что-то неистовое. Он протянул руку, когда не выплескавшая гнев публика заняла места.

— Вы имеете что-нибудь добавить? — спросил председатель.

— Да… Я совершенно упустил из виду одно обстоятельство… Инженер Перебоев, облагораживая мотивы своей разрушительной деятельности, не сообщил суду, что он имеет в американском банке довольно солидный вклад. Это я узнал случайно, по записке своей бывшей жены, оставленной в записной книжке. Документ этот вот…

И снова поднялась еще не остывшая, оскорбленная невиданной дерзостью подсудимого Перебоева публика.

Перебоев отказался отвечать на заданные вопросы. Надежда Васильевна голосом эпилептика выкрикивала проклятия Гирлану, суду и всему миру. С ней вторично сделалось дурно.

Наступили сизые проблески рассвета, когда судьи вернулись из совещательной комнаты. Голос председательствующего звучал неестественно. Председатель сверкнул очками и вместо чтения на приподнятых нотах обратился к присутствующим. Первые его слова прогремели, как грозовые раскаты во время зимы:

— Товарищи рабочие! Судебный процесс откладывается.

Тяжело и неповторимо вздохнул зал.

— Да… откладывается. — Председатель взял со стола серый помятый листок и взмахнул им над головами заседателей. — Вот, только сию минуту получена молния от краевого прокурора. В городе арестована вредительская организация треста во главе с предводителем Клыковым. — Председатель отхлебнул воды из граненого стакана. — Оказывается, товарищи, дело обстояло шире и глубже, чем установило первоначальное следствие. Оказывается, инженер Клыков возглавлял вредительские шайки в системе золотой промышленности Забайкалья, не брезгуя услугами таких разбойников, как Сохатый и Алданец, довольно известных улентуйцам. Теперь становится понятным, почему здесь пробивались на пустом месте шахты, почему затопляло их, почему три года строилась американская фабрика.

Председатель опустился в кресло. Конвойные звякнули оружием.

Расточившая энергию публика двинулась к выходу. Она напоминала лошадь с тяжелой поклажей, остановившуюся перед внезапно выросшей горой. Рассеивались утренние сумерки. Прояснилось небо. На электростанции дали гудок.

Гурьяна растолкала Катя. Открыв воспаленные глаза, директор отвернулся от окна, выходящего на запад. Заходящее солнце бросало в комнату холодные лучи. Понял, что проспал до вечера, и рывком сбросил одеяло. Утром, после суда, он занемог, трое суток мучился тошнотой. Озноб пробегал по всему телу. С тревожным вопросом взглянул в улыбающиеся глаза Кати:

— Что случилось?

— Ничего… Меня послала Татьяна Александровна попроведать вас.

— Значит, фабрика цела?

— А то как же.

— Фу, черт, а я видел сон, что ее взорвали… Может, и не сон?..

Директор проворно натянул на ноги легкие унты и прошел к умывальнику. Голова слегка кружилась, чувствовалось недомогание.

— Сегодня дела много, — сказала Катя, подавая ему усеянную кляксами бумажку.

— Это рапорт начальника милиции, — пояснила она. — Пишет, что семь человек бандитов убиты, пленных и раненых нет.

— Молодцы, — оживился Гурьян. — Значит, Алданец отползал…

— Нет, убежал…

— Как убежал?!

Они сели в машину. Мороз стоял безветренный. На отступающих лесах пышно пенилась кухта. И ни одна воздушная волна не решалась нарушить завороженного покоя тайги.

На фабрике инженеры проводили опыт извлечения золота цианистым раствором.

Охватив живым шевелящимся кольцом специалистов, рабочие терпеливо наблюдали за процессом. Небывалый способ извлечения вызывал разноречивые толки. Снятый с заведования пятой шахтой, еще находящийся под судом теперь беспартийный Пеночкин ехидно шептал:

— Дерьмо… Затея одна… Видишь, пережгли золото ядом и получился пепел.

— А ты поменьше бы каркал, — возражал Морозов. — За таких людей можно подержаться, не подведут.

— Да… за директоршу-то, действительно, — язвил Пеночкин. — Откормилась на семь пудов.

Рабочие подвинулись ближе, когда в руках нового химика появилась склянка с золотом.

— Сколько? — слышались нетерпеливые голоса.

— Не манежь, хозяин!

К Гурьяну подошел Антропов и приподнял шапку.

— Повышение тридцать процентов на тонну, — сказал он, пугаясь своих слов.

— Да, но руда была из самых богатых шахт, — заметил Стуков.

— Это ничего не значит, — не соглашался инженер. — Бегуны нам давали из этой же руды меньше.

Гурьян вышел к рабочим и, прищурив один глаз, сказал:

— Урожай, товарищи, ядреный. Скоро мы не будем ворошить старые отвалы. «Американка» выжимает сразу золото из породы.

По долине раскатилась волна криков.

Директора дергала сзади Катя.

— Гурьян Минеич, мы опоздаем сегодня с похоронами, — часто дышала она. — Отдайте распоряжение!

…Похоронная процессия растянулась через оба поселка. Гроб главного механика посменно несли инженеры и техники. Впереди Татьяна Александровна вышагивала с крышкой, украшенной венками из бумажных цветов и пихты. Она оглянулась на подбежавшую Варвару.

— Давайте помогу, — неприязненно сказала старая директорша. Женщины пошли рядом, не глядя друг на друга.

В поздних сумерках отзвучали последние слова Стукова, и тысячная толпа рассыпалась по освещенным улицам заново воздвигнутого городка.

Антропов зашел к Татьяне Александровне. Он молча достал из бумажника записку.

«Виктор! Прости и помоги! Жду свидания. Ходатайствуй перед Верховным судом, — прочитала Вандаловская. — Я дам ценные показания, только пусть примут мои раскаяния».

— Ну и что же?

— По-человечески жаль, но ничего делать не думаю, — ответил инженер, комкая записку. В его опустошенных глазах Вандаловская увидела непередаваемую грусть. Она поняла, что так могут смотреть только беспредельно влюбленные, но не ждущие ответного чувства. Антропов больше не сказал ни слова. Несколько минут сидели молча. Антропов не ждал радостей, зная, что не получит их.

— До свидания, — сказал он, подавая руку.

Голос инженера прозвучал глухо и скупо, как сухой поцелуй.